Позвонили в обед, велели собираться, Михаил Егорович перепугался, но виду старался не подавать. О возможной эвакуации его семьи инженер был предупрежден заранее, еще в прошлом феврале его кандидатуру, как одного из разработчиков проекта «УССЖ» -убежище с саморегулирующимися системами жизнедеятельности, утвердили члены месткома, но то, что факт сей когда-либо произойдет, он не мог и предположить. Присел на табурет у телефона, поохал, попричитал, многозначительно подержался за голову, спустя пять минут поговорил с женой. На языке как можно более доступном для полностью аполитичной деревенской женщины попытался объяснить возможность уничтожения проклятыми капиталистами, коммунизма, только начинающего свое зарождение из зрелого социализма. Однако, от пережитого шока, инженер растерялся, а потому говорил несуразно, путался в склонениях, постоянно оговаривался, получилась ахинея.
-Миша, ты чего? – испуганно смотрела на трясущегося от страха мужа, Мария Филипповна.
-Дал же бог дуру деревенскую! – Вдруг вспылил Михаил Егорович, - Вещи собирай, быстро! Война будет… ядерная.
Узнав о возможном апокалипсисе супруга раскисла, сползла по стенке рассевшись на паркетном полу, принялась надрывно реветь. Михаил Егорович попытался утешить жену, однако импульсивная женщина от неуклюжих попыток мужа разрыдалась лишь больше, к тому же взялась креститься. «Хорошо хоть не видит никто» подумал Михаил Егорович, и, махнув на супругу рукой, стал собирать вещи. Собирался не долго, по четкому списку предоставленному главой райкома, первым пунктом которого были документы.
Как и предупредили по телефону, ровно через пятнадцать минут в дверь постучали. На площадке, по стойке смирно, стоял человек одетый в военную форму. Михаил Егорович, впрочем, как каждый уважающий себя гражданин, служил в советской армии, а потому, лишь взглянув на погоны, определил звание служивого. «Надо же, - подумал инженер, -Лейтенанта прислали, ну, теперь точно ясно - не учения»,
-Товарищ Стишов? – громогласно спросил офицер.
-Он самый. С кем имею честь? – нервно сглатывая, полюбопытствовал Михаил Егорович.
-Не важно, мы за вами. Вы собрались? – спросил лейтенант, глянув на офицерские часы, надетые, отчего-то, на правую руку, явно намекая на отсутствие у него свободного времени.
-Конечно, конечно… - пробормотал Михаил Егорович, показывая офицеру кожаную сумку с подготовленными вещами. Тут же поняв, что доказательств его готовности никто не требует, пролепетав испуганное «Сейчас», он силой поднял с пола зареванную жену. Мария Филипповна, к тому времени чуть успокоилась, плачь ее, стал не таким громким, более похожим на прерывистое щенячье повизгивание. Быстро накинув нехитрый полушубок да нацепив набекрень кроличью ушанку, заботливый муж одел супругу и поволок ее вслед за военным.
Уже уходя Михаил Егорович обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на свою квартиру, с которой приходилось прощаться навсегда так неожиданно. Двушка, доставшаяся ему от родителей, была такой родной и уютной, что от горечи расставания с ней защемило сердце. Полки, на которых ютились сотни книг, огромные цветы в причудливых вазах, ковры, еще вчера так тщательно выхлопаные во дворе. А еще, неделю назад, потратил ползарплаты на последнюю модель телевизора «Горизонт», которую в Красноярск привезли в количестве всего десяти штук. Ламповая громадина высилась на дубовой тумбе в зале. Ясеневый каркас с резной отделкой, противобликовый выпуклый экран шириной в полтора метра, встроенный стабилизатор питания, ПДУ – пульт дальнего управления – красная кнопка, сообщающаяся с телевизором трехметровым серым шнуром, с помощью которой каналы можно переключать, не вставая с дивана! В общем, все самые новые тенденции в технике, воплощенные в одной модели. Но вместе со всем городом этот чудный телевизионный приемник сгинет в ядерном зареве почём зря, а ведь Михаил Егорович так и не успел посмотреть его, за неделю просто времени не нашел настроить антенну, обидно. Да кабы знать заранее, что все нажитое трудом непосильным, придется так запросто оставить, да вместо бессмысленных покупок, на последнюю то зарплату загулять на неделю. И чтоб сначала в «Калинку» - лучший ресторан в городе, а потом по кабакам, с друзьями, с женой… Да с какой там женой? С Верочкой, секретаршей, да в номера, да в баню, да… Мысли Михаила Егоровича перебил военный, строго окликнувший с лестничного пролета.
-Товарищ Стишов? Вас ждать?
Пора было уходить, Михаил, глубоко вздохнув, захлопнул дверь. На выходе из подъезда Стишовы столкнулись с соседкой по лестничной площадке – Эммой Эдуардовной, та удивилась, увидав соседей в компании бравого вояки.
-Миша, что-то произошло? – удивленно спросила старушка, провожая взглядом лейтенанта.
«Может рассказать?» промелькнула мысль в голове сердобольного инженера. Лейтенант, словно прочитавший мысли Стишова вдруг обернулся, одарив его сверлящим, злобным взглядом.
-Это по работе Эмма Эдуардовна, по работе. - прошептал Стишов, и, еще сильнее обхватив жену, дабы та, в порыве истерики, не взболтнула чего лишнего, ускорил шаг.
Во дворе их ожидал громадный военный грузовик песочного цвета. Кузов был обтянут брезентом, зимняя прогулка в подобного рода автомобиле обещала быть не вполне комфортной, но жаловаться и в голову не приходило. Дворовая ребятня, шумной сворой облепила машину, рассматривая ее в мельчайших деталях, интересуясь невиданной доселе конструкцией. Дети разного возраста, от мала до велика галдели, пытались залезть на огромные колеса, поговорить с молчаливым водителем, не обращающим на них никакого внимания. «Что с ними будет?» вдруг пришла в голову Стишова мысль, на которую тут же возник логичный ответ, от которого он вздрогнул и побледнел. Ему стало стыдно перед малышней, за то, что он останется жив и невредим, за то, что не сможет спасти никого из них, а еще за то, что минуту назад жалел о потере телевизора. Инженер стыдливо отвел глаза и миновал шайку бойких ребятишек, сначала помог влезть в кузов машины супруге, потом запрыгнул сам.
-Это последние! - услышал Стишов крик лейтенанта. Через минуту машина двинулась с места. Ехали быстро, без остановок, судя по тому, что через полчаса дорога стала отвратительной, а машину стало трясти из стороны в сторону, их вывезли за пределы города. Стишовы ехали крепко обнявшись, тандемом подпрыгивая на каждой встречной колдобине. За время поездки Михаил Егорович успел изучить разношерстную компанию товарищей находившихся с ними рядом. Было еще около десятка пар, часть с детьми, нескольких человек Стишов знал лично, это были партийные деятели, да директора крупных предприятий. «Видимо все как один шишки, понятно как они оказались в этом грузовике» подумал Стишов с отвращением, однако, вспомнив о том, что сам бессовестно воспользовался блатом, утихомирил свой максимализм.
Еще полчаса спустя по брезентовой обтяжке кузова стали хлестать ветви деревьев, затем машина долго и медленно поднималась в гору, после остановилась, еще через несколько минут заглушили двигатель, людей из кузова, однако, выпускать не спешили. Просидев около пятнадцати минут в тишине, люди постепенно разговорились. Мария Филипповна перестала плакать где-то к середине поездки, но вида была ужасного, глаза опухли и покраснели, губы причудливо скуксились, лицо всем своим видом выражало концентрированную грусть.
-Миша, Мишенька, а мама? А как же мама? – шепотом заговорила Мария Филипповна.
-Не знаю. Надеюсь, обойдется, она в деревне как-никак, в каждую деревню бомбу не направить. – Успокаивал супругу инженер, зная, что ядерные осадки и поток зараженной воды из разрушенной взрывом гидроэлектростанции, не дадут никаких шансов на выживание близлежащим к городу поселкам. И хоть Тамара Лукьяновна, мать Марии Филипповны, не была той классической тёщей из однотипных анекдотов и Михаил Егорович ее очень любил, ничего поделать он уже не мог. Вскоре брезентовая накидка кузова отворилась, лейтенант попросил людей выти из машины, уже изрядно замерзшие они с радостью покинули холодный кузов.
Вышедшим из машины предстала занимательная картина - пятидесятиметровая просека среди густого елового леса, посреди которой, прямо из сугробов, возвышались стальные трубы разного диаметра. Помимо приехавших на машине со Стишовыми, было много других людей, их привезли на подобных грузовиках. Одна из машин, по-видимому, задержалась в пути, чем и была вызвана непредвиденная задержка. Людей выстроили на импровизированном плацу, большая часть продрогла, пытаясь согреется некоторые прыгали, размахивая руками. Ждали еще кого-то, наверное, очень важного. Солдаты, охраняющие объект, переговаривались меж собой полушепотом, чтобы не услышали люди, но Михаилу Егоровичу, все же, удалось расслышать пару фраз.
-Да учения, конечно учения. - говорил долговязый солдат в длинной серой шинели, своему другу, одному из водителей грузовиков. –Нас начальство предупреждало, что проводить будут когда никто не будет ожидать, вот зимой и пожаловали.
-Не думаю, кажись сейчас взаправду всё, -спорил с приятелем водила – Ну посуди сам, серьёзно все слишком, людей из дома вырвали, нас чуть ли не под прицелом весь путь держали. И лейтенант, который нас сопровождал сегодня, не в духе явно, серьезный и психованный, а я его знаю, веселый вообще-то парень. Не нравится это мне, ой не нравится.
-Накрутишь себе вечно всякой ерунды. -выдержав короткую паузу ответил ему солдат – В прошлый раз новичка принял за китайского шпиона, начальству доложил, вспомни как потом чуть с работы не выперли. Успокойся ты уже, псих…
Вскоре, октябрьскую тишину заснеженного леса потревожил гул мотора приближающегося автомобиля, к плацу выехал армейский серо-зеленый уазик. Дверь отварилась, из него вышел невысокий коренастый человек в длинном черном кожаном плаще и до блеска начищенных ваксой сапогах. Его сопровождали три автоматчика, еле поспевающие за коротышкой, вязнущие в невысоких сугробах, спотыкающиеся. Если бы не автоматы, что люди держали на изготовке, картина могла показаться смешной.
Коротышка приказал автоматчикам отогнать подальше солдат, из конвоя, сам направился к столпившимся на плацу людям. Замерзших пригласили в небольшой контейнер, стоящий посреди плаца в котором, однако, было ничуть не теплее. У одной из стен контейнера стоял деревянный стол, сколоченный на скорую руку из неотесанных досок, на нем лежали какие-то бумаги, у стола на деревянной лавке ютились четверо замерзших военнослужащих, одетых в телогрейки.
-Минуточку внимания товарищи! –заговорил необычно низким голосом коротышка –Я, Олег Петрович Миронов, комиссар КГБ присланный проконтролировать ваш переезд, так сказать, по новому адресу. Скажу сразу, товарищи, это не игра и не учения. По нашим данным ядерные боеголовки нашими врагами уже запущены, их цель – Советский Союз, и несомненно, одна из целей - город Красноярск.
В толпе раздались нервные ахи, истеричные всхлипывания, испуганные вздохи.
-Вы были выбраны из миллионов жителей великой страны, из сотен тысяч граждан, каждый из которых, не меньше вашего, достоин находится сейчас на этом месте. -продолжал коротышка. –Мне некогда вам говорить все то, что хотел бы сказать, у нас слишком мало времени и его с каждой секундой становится меньше, потому кратко и по делу. Оправдайте возложенные на вас надежды, проживите так долго, как только сможете, родите детей, воспитайте их настоящими коммунистами. Пусть ваши дети выйдут в новый мир, мир переживший катастрофу, пусть заново создадут общественный строй.
Коротышка говорил так горячо и яростно, обильно жестикулируя, шагая из стороны в сторону, люди слушали его молча, почти не шевелясь.
-То место, куда вас привезли – специализированное бомбоубежище, предназначенное на случай ядерной войны. Оно оснащено всеми возможными техническими достижениями, и даже некоторыми невозможными. Да что я, впрочем, вам рассказываю, вы сами всё увидите своими глазами, через минуту. Но перед входом в убежище, вы обязаны подписать этот документ. - коротышка показал на сколоченный стол. –Читать бумаги некогда товарищи, так что просто подпишите, ознакомитесь позже. Бумаги передадите назначенному нами коменданту по прибытии на место. Бумаги именные, охрана сверит ваши документы, выдаст вам полагающийся мандат.
Народ скопом ринулся к столу, замерзшими руками протягивая охране документы, выкрикивая фамилии. Те четко сверяли все данные, отмечая в своей папке что-то, каждому выдавали по листку. Большинство граждан подписало бумаги не читая, однако Михаил Егорович получил свой лист одним из первых, потому бегло пробежался по документу.
Внутренние правила поведения, регламент партсобраний, указы, наказы, приказы… Дальше чуть интереснее: номер квартиры, в которой будет проживать семья, разрешенное количество детей, будущая профессия подписавшегося в убежище. И тут Михаил Егорович вздрогнул. В его листе было написано слово, что он увидеть не ожидал совсем, чёрным по белому – «комендант». Сперва инженер решил, будто его должность ему причудилась, что было сил зажмурился, однако перепроверив, изменений в данных не обнаружил. Испуганно, недоумевая, стал мотать головой, не понимая что происходит, но вдруг поймал на себе взгляд коротышки КГБэшника.
-Все так, как должно быль, Михаил Егорович. – сказал офицер подойдя к Стишову поближе. –Не надо пугаться, устраивать панику. Вы же строили это убежище, знаете каждый его уголок. Ваше личное дело нами проверено до самых мелких подробностей, вы семьянин, комсомолец, трудяга, ветеран. Ну кому же, если не вам, доверить управление этим комплексом?
Михаил Егорович, растерянный и растроганный не знал что ответить. Он, подняв удивленно брови, в недоумении пытался что-нибудь сказать, однако, его опередили. Не он один, все же, успел прочесть заветные бумаги.
-Товарищ Миронов, товарищ Миронов! - кричал задыхаясь толстяк направляющийся к комиссару, по пути расталкивая людей, размахивая своим контрактом. –Товарищ Миронов! В документы закралась чудовищная ошибка! Товарищ Миронов, я Нестеренко, Петр Петрович Нестеренко, глава горкома партии. Тут дело в том… -Толстяк, свойски взяв комиссара под ручку, попытался отвести его подальше от людей, стал говорить в полголоса, пытаясь предать своему обращению важности.
Комиссар не сдвинулся с места, нервно отдернул руку, скинув с нее ладонь толстяка, зло уставился на него раздув ноздри. Нестеренко, оценив нежелание кгбэшника идти на компромисс, изменил свое поведение со свойско-нашенского на нервно-психованное, задергался, заговорил в повышенных тонах размахивая руками.
-Товарищ Миронов, мне обещали место коменданта, причем сам товарищ Варыгин! –толстяк проговорил заветную фамилию своего высокопоставленного друга чуть ли не по слогам -Он, между прочим, очень хорошо знаком кое с кем из вашего начальства!
-Товарищ… Как там вас? - нехотя спросил комиссар.
-Нестеренко! - гордо вскинув голову повторно представился толстяк.
-Товарищ Нестеренко, скажу коротко, вы вольны не подписывать предложенный вам мандат, и вместе со своей супругой и детьми, возвращаться в город. Я даже обещаю вас туда подвести. -Сказал комиссар абсолютно спокойно, протягивая руку к документу толстяка. Тот испуганно отдернул её, нервно огляделся по сторонам, окинув взглядом окружающих, и, присев, стал расписываться в контракте замерзшей ручкой на своей коленке. Ручка отказывалась писать, поэтому нервный Нестеренко засунул ее в рот, чтоб чуть отогреть, а сам, подняв глаза на комиссара, смотрящего на него с ничуть не скрываемым отвращением, решил использовать последний шанс.
-А в центральном комитете знают? – спросил толстяк и замер в ожидании ответа.
-В центральном комитете, гражданин Нестеренко, знают обо всем, даже о ваших трех любовницах, одну из которых, свою секретаршу, вы, благодаря связям, сумели протащить в данное убежище под видом поварихи. Она хоть готовить умеет, Петр Петрович? Или только кофе варить да мужиков ублажать? - с лукавой улыбкой, нарочито громко, спросил комиссар.
Перепуганный Нестеренко так и замер на коленях с ручкой во рту, его жена, стоящая чуть поодаль, массивная женщина, в ангоровой шубе удивленно ахнула, выронив сумку. Наблюдать за семейной передрягой комиссару не было интереса, потому он отвел Михаила Егоровича поодаль.
-Ну вот, этому … ты хочешь управление доверить? - комиссар не нашел подходящего слова в полной степени характеризующего его отношение к Нестеренко, потому от громких эпитетов воздержался, заменив их не менее значительной паузой. - Он же растащит все, чёрт его дери, за месяц – два, а через год развалит все вконец, и все в убежище умрут от голода, или пойдут искать смерть от радиации наружу.
Михаил Егорович в ответ отрицательно покачал головой.
-Только ты пожестче, пожестче будь. Особенно с такими как этот. – комиссар вновь взглянул на Нестеренко, которого, что было сил хвостала по роже жена. – чувствую я, проблем он тебе еще подкинет.
-Товарищ комиссар –Вдруг окрикнул Миронова охранник, сверяющий документы, -Тут у нас группа граждан, с короткой памятью! Документы забыли.
Комиссар оглянулся, перед охранником стояла пара, молодой человек в клетчатом пальто и беременная женщина. Они одни ещё не подписали документы, обнявшись, испуганно смотрели на военных.
-Отдай им их мандаты, –Приказал Миронов, - не возвращать же их в город! Всем следовать за мной!
Люди молча вышли из контейнера, комиссар лично отвел их ко входу в убежище, это был узкий длинный коридор с неудобными ступеньками. В конце коридора металлическим блеском, словно зазывая в гости, сияла распахнутая стальная дверь. Когда все спустились, комиссар отдал Михаилу Егоровичу связку мудреного вида ключей.
-Вот, от всех дверей. Пользуйтесь на здоровье. Самый большой - от входных ворот.
Стишов взял связку и направился к тоннелю, почти у самого входа в коридор он замешкался, обернулся, посмотрел на комиссара.
-Авось обойдется? - с надеждой спросил новоиспеченный комендант.
-Может и обойдется. - ответил комиссар пожимая плечами.
Стишов вошел в коридор. Когда он был уже у стальных дверей, услышал, как где-то совсем недалеко застрекотали автоматные очереди, закричали люди, от чего нервно вздрогнул. Затем вставил в скважину замка самый большой и замысловатый ключ и запер за собой дверь.
Ничего не обошлось, двадцать третье октября стало последним днём существования этого мира, стёртого с лица земли тысячей мегатонн ядерного зарева пеклу ада подобного. Мир обратился в тлен, однако, день армагеддона не стал последним днём существования человечества. Миллиарды погибли сразу, миллионы умерли после, тысячи остались живы, но были изуродованы, сотни же, пережили ядерный катаклизм в убежищах, откуда после вышли в другой мир, совсем новый мир.
II
Когда заржавевшая металлическая дверь, сделанная из листа стали толщиной в два сантиметра, уже практически затворилась за его спиной, Иван услышал голос отца. Так отчетливо:
- С богом сыночка, с богом…
Иван оторопел, обернулся. С богом? Слышать такие слова от отца, убежденного коммуниста и атеиста, было странно, необычно, в подобной ситуации даже страшно. Отец, через узкую щель почти закрытых дверей наблюдающий за тем как его единственный сын уходит в опасную неизвестность, будто прочитав мысли Вани, опустил глаза в пол, затем резко затворил дверь до конца. Щелкнули замки, зашуршали затворы, Иван остался один в узком тоннеле. Слова отца безудержным эхом носились в голове, как же должно быть ему страшно, если он сказал вслух такое? От этих мыслей у Ивана затряслись поджилки, а по спине, вслед за каплей ледяного пота, метнулись ошалелые мурашки.
Вспомнились выступления отца на партийных собраниях, куда он брал Ваню, когда тот был еще сопливым мальцом, его тирады, в которых он рьяно доказывал несостоятельность теологической теории возникновения вселенной, его пламенные речи, горящие глаза. Это не могло быть фарсом, видимо лютый страх и животный испуг может заставить даже такого жесткого и бескомпромиссного человека как отец уверовать в божественную сущность.
Вот мама Вани была верующей, отец всегда на неё очень злился, когда она крестилась. Как-то мама пыталась объяснить Ивану что такое Бог, и хотя он тогда решительно ничего не понял, чуть позже, ночами напролёт, тайком молился боженьке за её здоровье, пока она умирала в карантинной палате медицинского бокса от туберкулеза. Тогда молитвы не помогли, и Ваня, так сказать, "опытным путем" убедившийся в отсутствии Господа, навсегда выкинул из головы «всю эту божественную нелепость». Хоть вспоминать обо всём этом совсем не хотелось, тяжкие мысли невольно лезли в голову сами по себе.
От страха Ивану захотелось плюнуть на эту проклятую спасательную миссию и застучать, что есть сил, в стальную дверь убежища, вновь увидеть его узкие коридоры, своих друзей, отца, и больше никогда не пытаться выйти наружу. Однако от этого шага останавливала гордость. Вернись Иван домой на пол пути - он подведет всё убежище, но самое ужасное то, что он подведёт отца.
С самого детства отца Вани ставили в пример. Получил двойку – а отец у тебя был отличником, побил кого – а отец у тебя руки не распускал, получил фингал – а отец мог за себя постоять. Отец был неким недостижимым идеалом, высящимся за спиной, давящим. Порой в Иване просыпалась душа бунтаря, он пытался делать что-то нарочито плохо, однако вскоре брался за ум. От отвратительных поступков удерживал именно отец, сам к своей фигуре относящийся с изрядной долей скепсиса.
-Папа, а почему ты в убежище самый главный? – спрашивал Иван отца.
-Так получилось. – отвечал отец, садя мальца на колено. -Очень давно, один человек решил, что именно я смогу выполнить эту миссию лучше других.
-А почему он так решил? - не унимался Ваня.
-Я часто думаю об этом. Наверно я просто умею принимать верные решения сынок. -предположил отец.
-Пап, а я умею принимать, эти… верные решения? – спрашивал Иван, с детской наивностью надеясь получить утвердительный ответ папы.
-А это, сынок, пока не известно, вот вырастишь, и поступки твои всё покажут.
«Вот вам и поступок - подумал Иван, и медленно зашагал вверх по крутой лестнице узкого коридора к сияющему ослепительным светом выходу – Напросился на свою голову, кому я что доказать хотел?»
На выпускном экзамене, состоящим из пяти ступеней, самым сложным для Вани оказался как раз последний этап - написание сочинения. Сочинять он не любил с детства, фантазией малец был явно обделён, впрочем, это было всеобщей бедой детей убежища. Однотипный пейзаж, представленный родными стенами, выкрашенными до середины зелёной краской, освещенный жёлтым светом тусклых фонарей не благоприятствовал творческому полёту мысли.
На сером фоне детской массы в светло-синих формах и красных галстуках выделялась, наверное, лишь Машенька. Она была словно из другого мира, будто в душных коридорах убежища девочка очутилась случайно. Её картины были всегда полны красок, стихи сложенные ей всегда пронимали до самого сердца, что уж говорить о сочинениях, она писала их с такой лёгкостью, словно мысли из её головы, украшенные сочными подробностями, выливались на бумагу сами собой.
Тема сочинения из года в год была одна - «Кем я хочу стать, когда закончу школу», причём все знали наперёд, твоё сочинение – это контракт для принятия на работу. Практически это выглядело так, дочь поварихи Альфии Зауровны, всенепременно жаждала стать кухаркой, сын сантехника Петра Лукьяновича, конечно, мечтал сделать карьеру на поприще мойки и унитаза, а сын заведующего складом, естественно, хотел быть заведующим складом и ни кем другим. Поскольку все эти специальности были заняты родителями не желающими покидать насиженное место в угоду так неожиданно повзрослевшему чаду, к новоиспеченной профессии ребёнка добавлялась приставка – помощник. Так и плодились в убежище помощники поварих, помощники сантехников, помощники заведующих складским помещением.
Что оставалось Ивану, он не задумываясь стал писать о том, как мечтает стать комендантом убежища, принимать верные решения, бороться с голодом, цингой, туберкулёзом. Заученные сызмальства фразы сами ложились на бумагу, пока Ваня вдруг не посмотрел на Машу. Ивану подумалось, что она то точно придумала себе какую-нибудь интересную, невиданную ранее профессию. Он вспомнил с каким неописуемым восторгам девочка говорила о мире вне убежища, будто бывала там не раз. Ему захотелось сделать в своей жизни хоть что-то значимое, а не остаться навсегда в тени своего властного родителя. На глазах у изумлённых сверстников Иван смял своё сочинение, а на новом листе уверенной рукой взрослого человека принимающего самое важное решение в своей жизни написал: «Я хочу выйти из убежища!»
Затем был долгий месяц споров с отцом, который умолял передумать:
-Никто ведь даже не узнает. – просил папа тряся перед Иваном первым вариантом его сочинения, измятым, извлечённым из мусорной корзины. –Поменяем их местами, останешься здесь, я тебя научу всему, место моё займёшь.
-Нет, -упёрся Иван, -Я для себя всё решил…
Теперь он здесь, с другой стороны стальной двери, медленно, нехотя, поднимается по крутой лестнице вверх, навстречу тому самому новому миру, невиданному и опасному. И этот мир может принять посланца и быть к нему милостивым, а может раздавить его как птенца, ненароком выпавшего из гнезда, всё с равной степенью вероятности. Но это уже совсем другая история.
Конец.
Специально для Вас написал всю эту нелепость умирающий от обострения гайморита Exstas.
Фотографии в стиле Fallout: Красноярск предоставлены моим добрым другом, фотохудожником Максимом Михалычем Тихомировым, за что ему спасибо.
На этом всё.
